Спор с Антоном отнял много времени и измотал нас обоих. Смутные предчувствия, а еще более предупреждение Управляющего, подсказывали, что путешествие по комнатам Дома в поисках Лисы может стать опасным. Однако, Антон не желал оставаться один в обитаемой части Дома. Он высказал дельную мысль, что опасно в Доме может быть только в том случае, если рядом нет мамы, которая «построила Дом и родила детей». И действительно, как дети без мамы?

На самом деле понятия: «мама, дети, дом» в нашем случае являлись условными. Дом — это пространственный пузырь со сложной структурой, управляемой моим сознанием, другими словами, наложение моего сознания на структуру пространства. А дети — порождение Дома. И чем больше я с ними жила, тем больше укреплялась в мысли, что они — такие же поля, как и я, то есть элементы моего собственного поля. Но тогда они должны быть едины со мной и равны мне, наши сознания должны совпадать... В конце концов я пришла к выводу, что до конца не понимаю ни их, ни своей собственной природы. Спрятавшись в кресло, я находилась в плену зациклившихся мыслей. Безжалостный Антон сказал:

— Зачем откладывать, мама? Пора идти, раз уж решили.

Со вздохом я вылезла из кресла, подошла к кроватке, где тихо сопела малышка. Мне стало ужасно жалко ее тревожить, вынимать из теплого гнездышка. Конечно, как поле, я создам вокруг нее все, что ей необходимо. Нет поводов для беспокойства.

Так мы и двинулись в путь втроем. Пошли по «кольцу загадок». Есть такой коридор в Доме, который долго петляет, а потом возвращается в начало. Самое интересное в нем — боковые туннели, которые каждый раз появляются в разных местах. Антон предложил свернуть в один из них. Поежившись, я забраковала туннель, перед которым мы как раз стояли — освещенный багровым светом, выглядел он отнюдь не гостеприимно. Широкий туннель, в конце которого приветливо зеленел луг, тоже был мной отвергнут — слишком похоже на ловушку.

— Ты просто тянешь время, — нетерпеливо произнес Антон. — Неужели тебе не хочется поскорее отыскать папу? Повернем сейчас в первый попавшийся коридор, и дело с концом.

Насчет мнимости выбора он был полностью прав. Александр находился в складке моего сознания, назовем это так, и мне для встречи требовалось всего лишь «расправить складки», чтоб тайное стало явным. Я постаралась расслабиться.

Коридор в стене слева никого из нас не вдохновил. В сечении он представлял правильный шестиугольник, отделанный металлическими листами. Антон, опережая мои протесты, шагнул внутрь, и мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Идти пришлось, согнувшись. Сплошные неудобства, особенно, если учесть, что на руках у меня спала малышка.

Туннель, сделав несколько изгибов, лишился света, который попадал в него из обитаемой части Дома. Мы брели в темноте. Антон каждый раз предупреждал меня об очередном повороте. Стиснув зубы, я терпела прогулку в потемках, потому что негоже раскисать, если восьмилетний малыш (а сын мой «тянул» уже на восемь лет) так силен духом. И все же наступил момент, когда я не выдержала.

— Антон! — строгим тоном позвала я, намереваясь двинуться обратно.

— Мама! — возбужденно крикнул он. — Впереди свет!

Он оказался прав. Когда мы подошли ближе, то обнаружили, что стоим перед решеткой, за которой простирается однообразная песчаная равнина. Антон непроизвольно прижался ко мне. «Придется, наверное, вернуться», — с долей облегчения подумала я, а вслух сказала:

— Решетка, возможно, отодвигается. Давай попробуем, — передав Антону девочку, схватилась за решетку и... Вспышка и боль — вот последнее, что я испытала, прежде чем померкло сознание. Если б я была просто полем, ничего бы со мной не могло случиться. Потому что поле — всего лишь функция структуры пространства. И она действительна, то есть существует, при любых уровнях энергии. Но личность девушки... оказалась более хрупкой. От обрушившегося на нее воздействия она захлопнулась, словно шкатулка, схоронив себя в безудержном коллапсе.

Несколько минут сна, и я снова проснулась от приступа боли. Боль спазмами, волна за волной, накатывала с низа живота. Ничего не существовало: ни жизни, ни смерти, лишь боль и короткие промежутки между ее приступами. Не существовало даже меня. Я ничего не помнила кроме боли. Лишь знала, что жизнь когда-то была совсем другой.

Другой? Какой жестокий обман! Было — это то, что не существует. Реальность — вот она, ее не затуманить, не облечь в цветные одежды, это — непереносимая, зачеркивающая существование, унижающая до нуля любые чувства, даже такие, как любовь и страх, попирающая саму смерть — это боль. Сквозь дрожащую пелену перед глазами я увидела мальчика с младенцем на руках. Чувства подсказали мне, что эти два малыша — самые близкие мне люди. Но было не до того, чтоб вспоминать детали. Слишком много боли... Мальчик смотрел на меня с состраданием, но это вызвало во мне лишь приступ раздражения. Оставьте меня, отойдите все, мне и так больно! Но тут крошка, беспомощно машущая непослушными ручонками, заплакала-пропела: «Ма-ма!», и я вспомнила, что я их мама, и еще вспомнились строки: «Сначала было Слово...» «Бог услышал это от своего ребенка, когда воплотил его в материальную оболочку! — возникло в сознании. — Первое слово Бог услышал от своего дитя, и с того момента начались жизнь и время». Я вспомнила имена детей, но это не принесло радости, потому что тело продолжало мучиться. К тому же, остального вспомнить не могла. Еще подумалось: если боль исчезнет, что останется? Ведь ничего больше не существует... Лишь бы она прекратилась! Все остальное не имеет никакого значения.

Живот окатило огнем. Собрав все силы, я встала на четвереньки и закричала. Но от сильного крика спазм закрутил еще сильней. Тогда я стала громко стонать, то и дело вновь переходя на крик, пока не упала и не забылась на несколько минут полусном-полуобмороком.

Не знаю, сколько прошло времени. Возможно, несколько дней. Малыши мои были предоставлены сами себе. Антон вытаскивал из поясной сумки свертки, упаковки, бутылочки для крошки. Предлагал поесть и мне. Но это было невозможно. Боль обострялась от всего, даже от запахов. И вот, пережив бесконечные часы мучений, я поняла, что пропадаю. Глухим голосом я попросила сына встать и пойти за помощью.

— Куда? — растерялся он.

— Где-то должны быть люди. Они должны помочь. Хоть как-то.

Мальчик непонимающе посмотрел на меня, но все же ушел, бережно держа в руках живую ношу. И через неизмеримо долгое время, наполненное ожиданием и болью, я увидела спешащих ко мне людей в синих одеждах. Меня окатила прохладная волна огромного облегчения, когда худенькая женщина сделала внутримышечный укол. Осторожно подхватив мое тело, они уложили его на подобие носилок и повезли куда-то. На меня наплыл долгожданный сон...

Придя в себя, я огляделась. Кругом был синий цвет со стальным отливом: стены, потолок, простыни на постельном белье. Неяркое освещение, от которого исходил покой и безопасность. Подошла какая-то женщина. Когда она присела на стул рядом с кроватью, мне стало тревожно и неприятно. За шеей ее трепыхалось нечто похожее на крылья стрекозы. Несколько крыльев, то вырастающих, то уменьшающихся. Их постоянное движение издавало невыносимый звон, устремляющийся к ультразвуку. Приблизив ко мне вызывающе раскрашенное лицо, она сказала:

— Ваш ребенок умер.

— Разве я была беременна? — меня поразил слабый звук моего голоса.

— Да, — она не к месту улыбнулась, и улыбка ее, обнажившая идеальные белые зубы, совсем напугала меня. — Неужели Вы ничего не помните? Как глупо с Вашей стороны было пытаться выйти наружу! Видите, к чему это привело.

— Мои дети! — вспомнила я.

Она сурово покачала головой. Гнев, неожиданно вспыхнувший в ее глазах, был необоснован и страшен. Но он передался и мне. Я тоже начала «закипать».

— У Вас нет детей, — сквозь зубы процедила она.

— Что?! Кто Вы такая? Почему лжете? На каждом слове лжете! Во мне не было ребенка, но со мной шли двое детей! Куда вы их дели?

— Вы не владеете собой, — нахально заявила женщина в синем. Произошла новая метаморфоза с ее ярким красивым лицом. Напомаженные губы раздвинулись и открыли длинные заостренные зубы-клыки. — Вам надо лечиться. Я Ваш врач.

Закричав от страха, я ткнула кулаком в приближающееся лицо. Женщина проворно отстранилась и буквально вылетела из комнаты. По воздуху. Словно стрекоза... Мой лоб покрылся испариной. Обессилено закрылись глаза.

Легкий поцелуй заставил меня проснуться.

— Лиса!

Да, это был он — мой дорогой, любимый муж.

— Что случилось?

Он поцеловал меня снова. Вздохнул тяжело:

— Ты потеряла ребенка. Но ты ни в коем случае не должна...

— Что ты несешь, Александр? Я не была беременна. И где наши дети? Что с тобой происходит, Александр?

Он ужаснулся:

— Тоня, ты бредишь! У нас не было еще детей. Вот этот только, нерожденный. И почему ты назвала меня Лисой?

— С тобой что-то сделали. Ты ничего не помнишь!

— Да нет же, что-то сделали с тобой! Это ты ничего не помнишь!

Я нахмурилась. Память действительно практически стерта. Даже мужа и детей вспомнила, лишь их увидев.

— Как ты меня назвал?

— Тоня. Антония, — Лиса совсем растерялся. — Мне не нравится то, что я вижу. Наверное, вкололи тебе чрезмерную дозу наркотического болеутоляющего... Они пожалеют, — тихо добавил он, и глаза его сверкнули.

— Эта врач... У нее крылья на шее.

— Вот, — голос Александра налился гневом. — Мало того, что ничего не помнишь, так еще и мерещится всякая дрянь. Сейчас мы будем уходить отсюда.

Он откинул одеяло. Низ моей синей ночной рубашки был весь в крови. Он подал руку, и я села. Сильно закружилась голова. Пришлось снова лечь. На простыни расплывалось большое красное пятно. Александр вновь прикрыл меня одеялом. Дверь распахнулась, и в комнату влетела «стрекоза». Реакция на нее Лисы была совершенно нормальной, словно он не замечал крыльев в районе шеи докторши и не слышал издаваемого ими гудения.

— Простите, господин, но не пора ли дать Вашей жене отдохнуть? — судя по почтительному тону, женщина-монстр относилась к Лисе с уважением.

— Чем вы ее лечите? — строго спросил он. — Какие применяете препараты?

— Да ничем, собственно. Организм приходит в себя после преждевременных родов. Опасности нет. Ей нужен просто отдых и определенное питание. И уход, конечно.

— А таблетки? Уколы?

— Ничего не назначено.

— Отчего же у нее потеря памяти?

— От шока, вызванного электрическим разрядом. Может быть, назначить ей лекарство, помогающее восстановить память?

— Хорошо, — подумав, разрешил Лиса, — Поправляйся, милая. Завтра утром я снова приду.

Такого невозможного исхода допустить я не могла...

— Не оставляй меня здесь! — крикнула я.

— Но, Тоня, у меня ведь дела.

— Тогда уйдем вместе. Нет, Лиса, ты не бросишь меня здесь одну!

Словечко «лиса» доконало моего мужа. Он взял меня на руки прямо в одеяле и, не смотря на протесты врача, понес к выходу. Я ликовала, крепко обняв его за шею.

...Мы долго шли по мрачному коридору, минуя комнаты, полные людей. Что делали там люди, трудно было разобрать на ходу, но все они и занятия их внушали ужас. В одном месте вместо пола мы шли по решетке, и открылся вид на обширное помещение под нами, все залитое черной, жирно блестевшей жижей. В ней сидели и лежали люди, а вокруг вились мухи. Толстый мужчина, наполовину утопающий в грязи, улыбаясь, щекотал пухленькую черноволосую девушку, такую же как он голую и бесстыдно-откровенную. Моему пристальному взору открылось общее веселье и довольство этих людей. Словно никто из них не замечал своей наготы и черной омерзительной жижи. Но нет! У дальней стены на коленях стояла девушка под крохотным окошечком, из которого лился, вернее, сочился тусклый свет. Блондинка, необычайно привлекательная. Ее лицо перекосилось от невыносимого страдания.

Лиса, заметив, что я отстала, вернулся и тронул меня за плечо. Я словно впервые увидела его высокую фигуру в длинном черном пальто и спросила:

— Что за гнусное место? Почему люди бултыхаются в дерьме?

Его взгляд не выражал ничего кроме удивления и озабоченности моим состоянием.

— Дорогая, они получили то, к чему стремились. Ах, да! — он рассмеялся. — Ты ж у нас с неба свалилась! Все видишь как в первый раз... Извини, — поправился он, — только не подумай, что хотел тебя обидеть.

Мы шли между двумя рядами зеркал, и я невольно остановилась, чтоб посмотреть, как меня одели слуги мужа. Пышное белое платье, затейливо завитые локоны, и... большие испуганные глаза на бледном лице.

— Саша, — упавшим голосом позвала я, и он встал рядом — светлые волосы зачесаны назад, родные глаза с «усталинкой»... — неужели это я?

— Тоня, ты и себя не узнаешь? Вот беда! Но как же так? Меня-то ты узнала! Ладно, пойдем, — он взял меня за руку, — тебе надо поесть, развлечься, послушать музыку. Все образуется.

— Но дети...

— Нет никаких детей! Видишь, ты не в себе. Признайся, что с тобой не в все в порядке, раз уж ты даже себя не помнишь! Забудь обо всем, доверься мне.

В зале, куда мы пришли, плотной массой танцевали люди. Они разъединили нас с Александром. Ко мне подскочил мужчина в коричневом костюме и ослепительно белой рубашке с галстуком-бабочкой и помимо моей воли закружил меня в танце. Волосы его были уложены двумя высокими полукружьями. Он прижал меня к себе, отчего по телу пробежала неприятная дрожь. Я оттолкнула назойливого кавалера и увидела, как из его лба выбросились и потянулись ко мне двое щупалец. Рука превратилась в крюк и зацепила пояс моего платья. Я сумела выскользнуть и тут же угодила в объятия другого, не менее отвратительного типа. Из рукава его высунулась железная палка, словно кость скелета, на которую была насажена железная же кисть с фалангами. И все пять последних фаланг заканчивались крючками. Он потянулся ко мне своим страшным заменителем руки, но вдруг отпрянул, словно ужаленный. И не только он. Танцующие отбегали от меня, как от готовой взорваться гранаты. Я повернула голову...

Передо мной стоял Лиса. Но Боже мой! У него в самом деле была лисья морда! Словно прочитав мой ужас и пожалев меня, он снова принял человеческий облик. Но лицо его по-прежнему заставляло трепетать. Облик его был полон какой-то огненной энергии, страшной, уничтожающей. Он излучал мощь и власть, которая всех окружающих парализовала, лишала собственной воли.

— Нет, Лиса, нет! — изо всех сил закричала я, сопротивляясь обмороку...