Павел Титов

МОЛНИЯ

Когда я слышу шум дождя, сердце мое трепещет, а окружающее пространство наливается будоражащей желтизной и раздвигается в стороны. Если я сижу дома, то тут же подхожу к окну и жадно всматриваюсь сквозь стекло, наблюдая, как темнеет асфальт, а непересыхающие дворовые лужи покрываются точками. Магический перестук капель завораживает меня, и я надолго забываю обо всем, мысленно уплывая туда, где фантазии смешиваются с воспоминаниями, размывая границу между реальностью и мечтой. Когда дождь застает меня на улице, и на лицо падают первые капли, я с трепетом всматриваюсь в прохожих, которые, морщась от первой несмелой атаки небесной воды, на ходу раскрывают зонты. Я понимаю: моя надежда абсурдна. Более того, я уверен: нельзя ждать чуда, тогда оно уж точно не произойдет, а если махнуть рукой, постараться все забыть, то как знать?.. В моей жизни всегда так: я добиваюсь цели, когда уже вырастаю из нее, когда она становится не нужна... Глядя на водяные пули, мягко щелкающие по тротуару, я пытаюсь убедить себя, что к прошлому возврата нет, что сердечная боль давно ушла, что мне нечего ждать. Но я упорно вспоминаю прошлогодний сентябрьский дождь...

Я только вышел из дому — как сейчас помню, я собирался в книжный магазин — и небо нахмурилось, рванул ветер, по макушке забарабанили редкие капли. Возникла альтернатива: вернуться за зонтом или позволить дождику намочить меня. Понадеявшись на то, что дождь скоро кончится, я выбрал последнее. Поднял воротник кожаной куртки, склонил голову, чтоб капли попадали на волосы, а не на очки, сунул руки в карманы и заторопился вперед. Настроение снижалось — прежде всего из-за собственной лени, помешавшей мне подняться за зонтиком.

Мой путь перечеркнули девочки-школьницы. Их громкая речь изобиловала отборнейшим матом. Я разозлился еще больше. Окружающий мир показался мне грязным, пустым и пошлым. В нем так много луж и кислотных дождей... После смерти Люси прошло чуть больше трех месяцев — слишком мало времени, чтоб я успел поверить в то, что она умерла. Она трижды приходила ко мне в снах, а на утро мне хотелось взорвать весь этот мир, из которого она так внезапно исчезла. Честно признаюсь, я быстро успокаивался, заставлял себя успокаиваться, убеждая себя, что я разумный человек, а жизнь продолжается. Но неизбежно подвергался периодическим приступам меланхолии. Как тем промозглым сентябрьским днем...

Ругающиеся девочки миновали меня. Я шел, опустив голову, и вдруг обнаружил, что навстречу мне движутся белые кроссовки. Они шлепали прямо по лужам, но, вот удивительные дела! — на них не было и пятнышка грязи. Я поднял голову и увидел, что по улице идет девушка, почти девочка, немногим старше тех школьниц. На ней была легкая курточка с капюшоном, голубые шорты и тонкие колготки. А сентябрь, надо сказать, не баловал, погода стояла холодная и противная. И вот — я только глянул на эту девчонку, шагающую по сырому ленивому городку, как сразу согрелся.

Она прошла мимо, справа от меня. Помню, я улыбнулся. Я словно глотнул солнца, вопреки непогоде, грязи, моей личной и общей неустроенности. И когда она исчезла из поля моего зрения, мне захотелось снова прикоснуться к чуду момента. Я обернулся.

Девушка в шортах заворачивала за угол. Я едва не вскрикнул. Как же я сразу не узнал!.. Я бросился назад, обежал угол дома и зажмурился — ветер бросил мне в лицо горсть холодных капель.

— Люся! — крикнул я. Затем быстро пошел вперед, глупо надеясь, что она действительно где-то рядом, что можно догнать ее. Но во дворе, застланном желтыми листьями, никого не было. Мне отчаянно захотелось отыскать девочку в белых кроссовках, рассмотреть ее лицо и понять, что обознался, что эта случайная прохожая не может быть моей навсегда потерянной любовью, но она словно провалилась сквозь землю.

— Люся, Люська! — уже не кричал, а стыдливо шептал я, быстро проходя пустынный двор. Из дальнего подъезда вывалилась старушка с звенящей авоськой, полной пустых бутылок. Мне стало неловко. Я сердито обежал бабку и двинулся к ранее намеченной цели, то есть в книжный магазин.

Зря пробегал. Нужной мне юридической литературы в нашем провинциальном магазинчике не оказалось. Вернувшись домой, тут же поставил на плиту чайник, чтоб выпить горячего кофе. Достал крохотную белую чашечку. Вообще-то я предпочитаю пить кофе из нормальных чашек, но под впечатлением странного события мне вспомнилось, как два года назад мы с Люсей пили кофе в одном из московских кафе из похожих чашечек. Кафе называлось «Папа Карло» и располагалось на Садовой в уютном подвальчике. Забрели мы туда случайно, повинуясь внезапному порыву, исходящему от Люси. Я вообще терпеть не могу подобные заведения. По-моему, надо делать так: захотел выпить — купи спиртное в магазине или в ларьке за нормальную цену, будешь пить, зная, что не разбавленное, что в выдохшийся «Мартини» не подмешали спирту или, хуже того, соку, и что если это «Кинзмараули» или «Ахашени», то оно грузинское, а не молдавское. Что касается вкусно приготовленной и, что не менее важной, качественной пищи, глупо искать ее в ресторанах. Не проще ли купить на базаре отборного мясца и с толком, со знанием дела пожарить? А еще лучше устроить шашлычки на природе.

Это мои вкусы, но с Люсей все обстояло сложней. Она была непредсказуемой, скользила по лабиринту жизни, как шарик в игре гольф, не ведающий, в какую лунку упадет. В начале наших встреч я заподозрил, что ей нравится беспрерывный эпатаж, что она корчит из себя актрису, делит мир на себя, несравненную, и тех, кто обязан быть ее поклонниками, то есть всех остальных. Но это говорил во мне обыватель, которого раздражает все, сколько-нибудь выбивающееся из общепринятых правил. Порой я прозревал, что неправ, что мое снисходительно-презрительное отношение подошло бы курице, возьмись она осуждать парящих в небе птиц: «Зачем летать? Дома сидеть надо!..»

Мы расположились в уютном подвальчике возле пустой по причине дневного времени сцены. Мы оказались здесь, потому что Люсе вдруг захотелось кофе, и через пару минут в глаза нам бросилась вывеска «Папа Карло». Пониже, на пришпиленной кнопками полоске бумаги красовалась надпись: «кофе по-восточному».

Мы механически крутили ручки крохотных чашечек, с любопытством оглядываясь по сторонам. На стене над нашими головами висела Мальвина с верными Пьеро и Артемоном по бокам. Это были классические куклы-марионетки, привезенные из какой-то европейской страны, возможно, из Чехии, у посольства которой я в последнее время активно подвизался, зарабатывая на жизнь оформлением страховых полисов. На стене за сценой был нарисован легендарный очаг. Благодаря умелой подсветке он действительно выглядел как настоящий: и весело пылающие дрова, и булькающая в котле вода.

Темные Люсины глаза рассеянно блуждали по элементам интерьера. Она была здесь, со мной в этом зале на несколько столиков, и одновременно где-то еще, очень далеко, куда, как я со временем выяснил, мне не добраться. Я тогда вдруг задумался, глядя на нее: какая она? Почему я так жду вечерами ее звонков с предложением о встрече? Почему, часами выстаивая у посольства, непроизвольно высматриваю ее в проходящих мимо людях?

Передо мной и сейчас стоит ее лицо: узкое и скуластое, как у индеанки, только бледное, эффектно оттененное темно-русыми, почти черными волосами, черными полосками бровей и темными блестящими глазами. Их взор был постоянно рассеян и устремлен внутрь, в себя. Она осталась в моей памяти стремительно идущей куда-то, к какой-то тайной, ведомой ей одной цели...

В кафе она заказала вина, и я ждал, что выпив, она сейчас наконец расслабится, забудет свое постоянное беспокойство. Мне понравилось, что она начала улыбаться. Но вдруг уголки ее губ опустились и, отставив недопитый бокал, она произнесла:

— Как тебе здесь?

— Кофе дерьмовый, цены неприличные, а так — ничего.

— Я говорю про интерьер, — нетерпеливо перебила она. Ее, дочку богатых родителей, раздражало мое постоянное нытье о деньгах.

— Неплохо, — я решил ей немного подыграть. — Очаг хорошо нарисован.

— Да... очаг, — усмехнулась она. — А ведь там, за ним, нет подземного хода в счастливый мир! Знаешь, куда мы с тобой попали, Женька?

— Куда?

— В цирк марионеток. Посмотри — здесь так мило, а у марионеток, — она указала на стену, — такие несчастные лица! И этот очаг — он не настоящий. Здесь все ненастоящее. И не только здесь — повсюду. И мы с тобой ненастоящие. Я с ума схожу от этого!

Я молча слушал, глядя на нее, понимая, что ей не нужны сейчас комментарии. Я вообще не молчун, но умею слушать — дар в наше время достаточно редкий. Может быть именно за это она и выбрала меня. Только вот в качестве кого, мне до сих пор трудно решить.

— Я хочу быть настоящей! — страстно повторила она. — Мы играем, Женька, каждый миг играем... — она ненадолго замолчала, накручивая ножку бокала. — То в членов семьи, то в сотрудников, то в прохожих. Мы вот с тобой играем в парочку влюбленных.

Я позволил себе кривую усмешку.

— А потом разойдемся в разные стороны и будем играть в кого-то другого. Что же нам делать? — вдруг беспомощно спросила она.

Я скептически пожал плечами. Мне хотелось сказать, что себя я марионеткой не считаю, но ее глаза горели таким вдохновением... и таким отчаянием, что мне расхотелось спорить.

— Иногда мне кажется, — произнесла она, — что даже наши самые возвышенные желания создаются с помощью дергания за ниточки. Где же выход, Женя?

— Выход есть, — ввернул я заштампованный кусок какой-то рекламы.

Ее хорошенькие черные бровки сошлись на переносице:

— Ты сейчас играешь!.. И я тоже! — потрясенно сообщила она, по-видимому, сделав для себя большое открытие. — Мы не можем перестать играть!

На ее лице было написано такое искреннее страдание, что у меня аж сердце заныло. Я крепко стиснул ее руки и с облегчением заметил, как напряжение спадает с нее, глаза, только что тоскливо блуждающие, переключают свой взор конкретно на меня.

— Мне кажется, сейчас между нами произошло что-то настоящее, — тихо сказала она. — На секунду. Но все-таки произошло... Мне так хорошо теперь...

— А мне с тобой всегда хорошо, — признался я.

И это было правдой.

Я всегда чувствовал себя рядом с ней комфортно и весело. Она развлекала меня своими выходками. Исчезала непогода, снег или грязь, исчезали серые дома и унылые лица прохожих. Оставались лишь Люсины причуды. Подчас раздражающие, даже хулиганские. В них не было капризного желания доказать мне что-либо, заставить меня подчиниться, я ей нужен был не как объект для мучений, а как сосед, сидящий с ней рядом в зрительном зале театра жизни, мальчик «на шухере» в ее замысловатых проделках. Я не обижался, а радовался, что для этой роли она выбрала меня. Именно в таком ключе состоялось наше первое знакомство.

Вместе с другом Димкой мы приехали в ночной клуб на «Сходненской», чтоб послушать легендарный «Пикник» — мою любимую рок-группу, которая, выпустив в 80-х пластинку, затем канула в небытие, оставив поклонников в недоумении. Потом мне удалось достать запись еще одного их концерта, и это все.

Димка, как выяснилось, знал наизусть многие их песни. Он благополучно утек от жены, чтоб побыть со мной на этом концерте. Хвала всевышнему, мне не приходилось ни от кого смываться. После того, как меня выгнала любимая женушка, я стал свободен, аки ветер.

Мне приходилось бывать неоднократно на рок-концертах, но впервые я столкнулся с такой публикой. Здесь не было зеленой молодежи — поклонников Децла и Бритни Спирз, или убеленных сединами стариков, любящих посудачить о личной жизни Пугачевой и Киркорова. Возраст собравшихся варьировался в широких пределах, но все они выглядели однотипно. В хорошем смысле — молодо, подтянуто, подчеркнуто-индивидуально. Да, индивидуальность тоже может смотреться типично. До этого вечера я наблюдал такое лишь раз — в студенческом спортивном лагере, где побывал на втором курсе института. Там все были однотипно молоды, красивы и индивидуальны.

В середине концерта мне приспичило в туалет — то давало знать выпитое пиво. Затем я решил покурить у входа на маленьком диванчике, музыка здесь была хорошо слышна. И тут ко мне подошла она. Села рядом и попросила:

— Угостите девушку сигаретой.

Это было сказано так многообещающе, таким проникновенным голосом, что я тут же полез в карман за своей убогой «Явой» и принялся услужливо щелкать зажигалкой.

— Мне нужен партнер для игры в бильярд, — прозрачно намекнула девушка.

И тут я, который был без ума от «Пикника» и его концерта, спокойно махнул рукой на уже оплаченное мероприятие и отправился вслед за девушкой. Мы поднялись по короткой лестнице наверх, где располагалась длинная стойка бара, к окнам лепились столики, а все пространство посередине занимали многочисленные бильярдные столы. Гоняя шары, мы познакомились. Она назвалась Люсей, и мне сразу понравилось это теплое светлое имя. Но то, что произошло потом, светлым не назовешь. Люся огрошила меня странной игрой, в которую, недолго посопротивлявшись, втянулся и я.

Девушка бросила кий. Ей надоело. Находящийся рядом столик пустовал, и она опустилась на стул, жестом пригласив и меня. Жест этот поразил меня, столько в нем было небрежной самоуверенности. Похоже, эта красотка привыкла повелевать если не всем миром, то уж мужчинами точно. Не смотря на то, что я впервые попадал в ситуацию, когда ко мне «приставала» незнакомая девушка, проиходящее казалось мне совершенно естественным. Я пребывал в радостном приподнятом настроении, ведь столько всего хорошего случилось за один вечер, и когда она, кокетливо приподняв густо накрашенные ресницы, попросила угостить ее шампанским, я, как школьник, получивший задание от учителя, побежал к стойке бара.

Цены меня неприятно удивили. Мы ведь не пить сюда с Димкой шли. Пивом мы предварительно загрузились на лавочке, присовокупив еще джина-с-тоником, и намеревались продолжить в электричке, когда будем отъезжать в свой подмосковный городок. Скрипя сердцем, я взял бутылку «шампуня», успокоив себя тем, что после таких трат я вправе тоже на что-то рассчитывать, хотя бы на ее телефон.

Шампанское оказалось чересчур сладким, не в моем вкусе, и я решил, что стоит больше подливать даме, по опыту знаю, им такие напитки нравятся. Откуда ни возьмись налетел Димка и, обнаружив меня в компании с девицей, поспешно кивнул ей и хамски опрокинул в себя мой бокал.

— Сколько она стоит? — шепнул он мне на ухо.

Я укоризненно взглянул на него и покачал головой. В отличии от меня у моего приятеля существовал богатый опыт по «снятию» девушек и также по их покупке, но Люся не походила на описываемых им глупых хохлушек, понаехавших в Москву в поисках легкого счастья. Хотя, может быть у моей новой знакомой всего лишь ранг повыше?

— Отвали пока, — чуть слышно процедил я сквозь зубы. — Позже поговорим...

Хлопнув меня по плечу, он резво побежал вниз, в зал, где зрители, повскакавшие с мест, вовсю танцевали. Когда он ушел, я глянул на Люсю. Она вдруг повела себя странно: нервно комкала в руках салфетку и часто моргала, словно собиралась заплакать. Заметив мой удивленный взгляд, она с видимым усилием изобразила на лице кокетливую улыбку, что-то там в горле с трудом проглотила и смело накрыла мою руку своей ладонью:

— Хочешь поехать ко мне?

— Не отказался бы, — ответил я.

Ее улыбка, только растерянная и натянутая, вдруг стала презрительной.

— Но это тебе дорого обойдется, — торопливо произнесла она. И выжидательно взглянула мне в глаза.

Меня словно по лицу ударили. Я почувствовал себя дураком: сдернуть с классного концерта, растратиться на поганое шампанское и все лишь для того, чтоб узнать, что старался перед продажной женщиной! Я всегда-то был ужасно брезглив, но после того, как узнал, что другой мой «корешок», Юрка, уже два года никак не излечится от одной некрасивой болезни, и у него есть все шансы в 33 года стать импотентом, прошу меня уволить! Девок их полно, а я один-единственный. И кстати, насчет девок. У меня с ними никогда проблем не было, что-то их ко мне тянет, хоть я и курносый, и очкастый, и чего там греха таить, лопоухий! Возможно их привлекает моя безобидность. Они ищут во мне собеседника, друга, жилетку для плаканья. Подпустит меня такая к себе, приблизит, а там, глядишь, и попалась!.. Короче, в отношениях с девушками я не комплексую, и когда в тот вечер до меня дошло, что нарвался на проститутку, принял решение уйти как можно быстрее. Ну и чтоб получилось не грубо, ненавижу упреки и вообще оскорбительные сцены.

— Сколько? — стараясь сохранять вежливость, поинтересовался я.

— Сто долларов.

«Жаль, — подумалось, — симпатичная девушка, а занимается ерундой».

— Боюсь, не вытяну, — улыбнулся я.

— А сколько у тебя есть?

На самом деле у меня было при себе как раз сто долларов, заработанных на страстях возле Чешского посольства. Я сделал их за три дня — большая удача, если принять во внимание зарплату, которую платили в нашем нищенском НИИ, пока мне не пришло в голову оттуда уволиться. Введение в Чехии визового режима создало массе людей кучу хлопот, а некоторым, в том числе и мне, дало возможность подзаработать. Я уже не только страховки оформлял, но и помогал с переводами на экзотический язык — с нашей турфирмой сотрудничал некий чех, осуществлял нотариальное заверение бумаг и даже продавал доллары, естественно, из-под полы и по выгодному для себя курсу.

Но я, конечно, не собирался отдавать шлюхе кровно заработанную зеленую бумажку.

— Извини, — я поднялся, решив не затягивать прощание. Мне уже нетерпелось присоединиться к Димке в танцзале.

На Люсю было жалко смотреть. Вот уж не думал, что на проститутку так подействует мой отказ. Она отвернулась, чтоб я не видел ее лица, и, бог мой, по-моему, плакала! Во мне вскипели два противоположных чувства: осторожность и жалость, осторожность требовала моего немедленного ухода, а жалость толкала на вовсе идиотский поступок — отдать девушке сотню и убежать. Не понимаю, почему в ту минуту в моей голове зародилась такая больная мысль!

Она повернулась ко мне, грустная, растерявшаяся и произнесла:

— Я не проститутка.

— Действительно, не похоже, — тут же поддержал ее я, снова усаживаясь на стул и не представляя, что делать дальше.

И тут она заговорила. Горячо и страстно. Впоследствии, в минуты таких вот исповедей, я всегда терялся, уж больно сильно они звучали. Я ждал таких моментов и боялся, потому что в них открывалась ее душа, слишком огромная, чтоб принять ее такой, какая она есть.

Растерялся я и в тот раз, потому что эта удивительная девушка, хмуря тонкие брови, рассказала мне о том, что ее мучит.

— Женя, мне хочется любить всех-всех на свете! Подарить себя всем! Можешь ли ты такое представить?.. Побыть наедине с каждым, обнять его, — горячо говорила она, схватив меня за руку. — Но я не знаю, как это сделать. Меня, — она сильно прижала ладонь к груди, показывая, что именно о ней идет речь, — никто не хочет!.. Каждый замкнут только на себе. Люди боятся друг друга. Я не знаю, как мне быть. Моя сила, — она снова нажала ладонью на грудь, — то, что здесь бьется и стонет, требует от меня что-то на языке, которого я не знаю — все это требует выхода! Моя душа может скиснуть или стухнуть, если не сможет проявиться. Я хочу отдаться! Всем сразу!.. Но только так, как я хочу! И опять же я не знаю — как... Поэтому я решила прийти сюда... и попробовать, что из этого выйдет.

— То есть это первый твой опыт? — она изумляла меня все больше.

Девушка кивнула.

— А я — твой первый клиент? — мне не удалось сдержать ехидной усмешки.

— Да... — с чуть заметным облегчением добавила она. — Конечно, ты не сможешь меня понять...

— Почему же? — самоуверенно заявил я. — Смогу. Мне тоже известно, что такое одиночество.

— Это не одиночество, — поспешно возразила она, нервным жестом откидывая с плеч черные прямые волосы. — Это другое. Все равно, что перегородить реку плотиной. Только очень большой плотиной.

Я пожал плечами:

— Получится озеро... Слушай, а зачем идти в проститутки? Можно ведь найти и другой выход, правда?

— Я очень уважаю проституток, — с максимальной серьезностью ответила она. Глядя в ее темные, возбужденно горящие глаза, я понял, что она не врет и не рисуется. — Мне кажется, эти девушки самые честные.

— Ну ты даешь! — в сердцах воскликнул я. — Честнее те, кто денег не берет.

— Нет, — тихим голосом, в котором звучала непоколебимая уверенность в своей правоте, ответила она. — Ведь они делают это не из-за любви. Это их призвание, их работа. А за работу надо платить. Ведь им надо жить на что-то...

— Я не понимаю тебя, — наверное я произнес это слишком резко, потому что она вдруг вздрогнула всем телом, словно ее ударили, и ее глаза залились слезами. Видеть девушку, только что уверенно игравшую «королеву ночи», в таком жалком состоянии, видеть, как слезы текут по щедро разукрашенному косметикой лицу, оказалось зрелищем неприятным и неловким. Все равно, как застукать в слезах куклу Барби.

— Прости меня, — произнесла она так трогательно, что я сам чуть не заплакал. — Ты чистый человек, ты знаешь, что хочешь в жизни, а я... Прости, если сможешь!

Она вскочила, едва не опрокинув стул, натворив шуму, и убежала вниз по лестнице. Очевидно в туалет — прореветься и умыться. Я сидел, стиснув в руке вилку, которой мне так и не пришлось воспользоваться, и переживал состояние сродни божественному откровению. Я словно проснулся и обнаружил, что в этом мире есть кроме меня еще один человек. Понастоящему живой и... беспомощный. Как птичка колибри, выпущенная на свободу в ледяном московском январе. Не знаю, почему ко мне пришло такое сравнение, но мне вдруг четко представилась птичка с разноцветными перышками, вибрирующая крылышками в сером морозном тумане, бьющаяся о чье-то закрытое окно в отчаянной надежде, что оно откроется. Люся не просто так выбрала меня в пьяной, чадящей сигаретным дымом толпе — она просила о помощи, хотя сама, наверное, из гордости, вряд ли признавалась себе в этом. Она со своей царственной осанкой, грациозными движениями с самого начала нелепо смотрелась в той неподходящей ей роли, которую пыталась разыграть перед толстокожей публикой. Она была горда, я понял это. Так горда, что решила унизить себя. И пришла сюда.

И вот она получила то, чего добивалась — унижение. Но это ее унижение, растерянность и слезы разбудили во мне защитника и одновременно хищника. Мне захотелось обнять ее и успокоить и... тут же оттрахать так, как подсказывали мне фантазии, став вдруг невероятно извращенными. Я тут же поднялся и направился к женскому туалету. Когда она выскочила оттуда, поспешно вытирая лицо платком, тут-то я ее и поймал. Оказавшись в моих объятиях, она ойкнула от неожиданности, и меня еще больше раззадорил ее испуг.

— Пусти меня, — попросила она.

— Куда же ты? — развязно поинтересовался я.

— Домой, — прерывисто вздохнула Люся и попробовала скинуть мои руки со своей талии. Но ей не удалось, я держал ее крепко.

Жестом фокусника я вытащил из нагрудного кармана сложенную пополам зеленую бумажку. Ее глаза оторопело перебегали с моего лица на пресловутую сотню.

— Уговор дороже денег, — произнес я, сам поразившись собственному нахальству. Прозвучало жестко и издевательски. Почувствовав, как напряглись ее мышцы, я добавил. — Большие деньги за одну ночь!

Боже мой, ведь я не был пьян, но грязи, что из меня перла в тот момент, хватило бы на целую городскую канализацию! Своей дикой выходкой — надо же было додуматься сыграть проститутку — она столкнула и меня с насиженной жердочки морали, и я полетел со всех своих катушек. Я припер Люсю к стене и запустил руку ей под кофточку, но, вспомнив, что собираюсь купить девушку, а не заняться с ней любовью при всех, схватил ее за руку и потащил к выходу.

На улице я немного пришел в себя. Я не представлял, куда ее отвезу. Ехать ко мне в Подмосковье она вряд ли согласится, в гостиницах я не разбирался, потому что никогда не был ни в одной московской гостинице, делать это под кустом — так мне не пятнадцать лет... Мне не пришлось долго ломать голову, Люся взяла инициативу на себя. Она сама остановила такси и сказала водителю, куда ехать.

Название той гостиницы я не запомнил. Помню только, что расположена она где-то в районе ВДНХ. Сколько ни гулял потом, беря за отправную точку метро ВДНХ, в разные стороны не мог ее найти. Там слишком много гостиниц, но ни одна не похожа на ту, в которую мы попали два года назад...

Первым делом я отдал ей сто долларов, а вот что было дальше — практически не помню. Раньше-то, наверное, помнил, а вот сейчас, как ни обидно, в памяти ничего не осталось. Вспоминаются только нелепости, связанные с деньгами. Дело в том, что кроме этой зелененькой бумажки, я был фактически пустой. Денег у меня оставалось лишь на дозаправку пивом и дорогу домой. Я специально много с собой не брал, зная свои и Димкины алкогольные способности и памятуя о том, что завтра с раннего утра на работу. Поэтому приключилось несколько конфузов: с водителем такси пришлось расплачиваться Люсе и она же дала взятку бабке на вахте в гостинице, чтоб меня пропустили в ее номер. А номер-то она заранее сняла, то есть подошла к мероприятию со всей серьезностью!

Той ночью мной овладела какая-то одержимость, поэтому я так ее плохо и запомнил. Сказывалось в первую очередь долгое воздержание. Одно могу сказать: Люсе крепко от меня досталось. До рассвета мы не сомкнули глаз, а ближе к шести она засобиралась. Ее руки дрожали от переутомления, в мою сторону она почти не глядела. Я читал на ее побледневшем личике стыд и отвращение и понимал, что бесполезно просить у нее телефон. Но ведь мне уже удалось вычислить, что она любит неожиданные ходы. И еще — дерзость. В голову мне пришли идеи по поводу того, как строить разговор. Притянув к себе эту птичку, похожую сейчас больше не на колибри, а на нахохлившегося галчонка, я изрек хозяйским тоном:

— Хорошо работала, малыш. Мне понравилось, как ты двигаешься. Я решил стать твоим постоянным клиентом.

Она неприязненно взглянула на меня и вдруг... расхохоталась! «Ну вот, — думаю, — провалился я, как артист и великий комбинатор. Сейчас она пошлет меня куда подальше и уйдет». Но вместо этого она сказала:

— Женька, ты такой смешной! Сейчас знаешь на кого ты похож? На ребенка! Когда ты в очках, у тебя вид такой — не подступись, интеллектом задавишь. А без очков ты беспомощный!

— Ну черт возьми! — расстроился я. — Это тебе только кажется! Вовсе я не беспомощный!

Но оказывается, зря я обижался. Она почувствовала себя хозяйкой положения и начала новую игру, скинув одежду.

Я здорово устал в тот раз. Примитивно задрых, проспав и начало рабочего дня, и ее уход. Когда проснулся, на моей одежде лежала записка: номер телефона, просто семь цифр... Я и сейчас его помню, иногда даже мысленно набираю его, глядя на кнопки телефона, хотя понимаю, что звонить мне некуда...