Утром мама, придя в мою комнату, устроила мне разнос:

— Что за моду взял: спать поперек кровати?.. А окно почему открыто?! Евгений, ты в своем уме? У тебя же настоящий грипп, а ты что вытворяешь?!

За завтраком она пыталась впихнуть в меня яичницу, но я согласился лишь на кофе. Мама продолжала ворчать, теперь уже по поводу того, что я решил умереть голодной смертью, и вдруг удивленно воскликнула:

— Что у тебя с руками? — и схватила меня за ладонь.

Морщась от боли, я выдернул у нее руку. Неловкая какая, хватается прямо за ожог!.. Стоп, сказал я себе, а откуда у меня ожог? Развернул к лицу ладони и обнаружил на них три красных пятна, перевернул руки — пятна оказались и на тыльной стороне, как будто некие раскаленные лучи прошли через руки насквозь. «Как молния!» — возникла в мозгу фраза, пронзив глубинным истинным смыслом мою душу. Я понял: это не догадка. Через мои руки действительно прошел разряд молнии. Девушка, сидевшая ночью в кресле, девушка, умеющая ходить по лужам, не намачивая босых ног, и молния, обжегшая мои ладони, несомненно, связаны. Я самоуверенный. Мне легче предположить, что я вижу истину, чем галлюцинирую. Скормив маме какой-то наспех придуманный утешающий бред, я отправился в свою комнату. Думать.

Чудесная девушка, кем бы она ни была, появляясь вновь и вновь, возможно чего-то ждет от меня? Или намеревается мне сообщить что-то? Ведь она приходит, значит, это ей нужно. Но я, наверное, как-то не так себя веду, и контакт быстро обрывается. Мне нужно что-то сказать или сделать...

Я думал о ней и необходимых действиях при встрече с ней весь день, а ночью открыл окно, полагая, что это нужно для ее появления. Долго боролся со сном, но заснул быстро — сказалось болезненное состояние. Проснулся весь в поту среди ночи от того, что в комнату ворвалась мама. Каким-то образом она прознала, что неразумное чадо распахнуло окно, приснилось ей что ли, и теперь закрывала его, со скрипом поворачивая ручки и шепотом ругаясь под нос. Я решил, как только она уляжется в постель, потихоньку снова открыть окно. Но сначала уж больно не хотелось вставать, я все медлил и в результате бездарно уснул.

«Война форточек» возобновилась на следующую ночь, и я сдался, решив не досаждать маме, столь усердно пекущейся о моем здоровье. Прошел еще один день, и болезнь оставила меня, пришлось ехать на работу. Идя по улицам, перед тем как сесть в метро или автобус, я поглядывал то на небо, то на лица прохожих. Установилась серая ветереная погода, дождя, а тем более грозы, не намечалось. Люди, спешащие мимо, словно узники какого-то огромного, безграничного лагеря были напряжены, угрюмы и замкнуты, они кутались в плащи и куртки, защищали головы шляпами и зонтами. Невозможно было представить в такой толпе девушку в белых кроссовках или дерзкую курильщицу. Но ведь появление чудесной девушки всегда было неожиданностью, как гром... но не среди ясного, а хмурого дня. Как белый солнечный гром, разрывающий серую хаотичную реальность.

Имело ли смысл искать ту, кто всегда навещала меня внезапно? Видимо, нет. Я пребывал в напрасном напряжении два месяца, но однажды, стоя у Чешского посольства под пронизывающим зимним ветром, сообразил, что грозы теперь не будет до весны. Нечего надеяться на встречу с удивительной девушкой.

Прошел еще месяц, и у меня появилась подруга. Она занималась тем же, что и я только от другой фирмы. Мы с ней вместе часами выстаивали возле чугунных ограждений. Конечно ни о какой конкуренции не было и речи, наоборот, мы помогали друг другу при каждом удобном случае. Установили своеобразную очередь на клиентов, но я, как джентельмен, порой пропускал даму вперед, хотя это било меня по карману. Мы подружились на деловой почве и затем плавно перевели отношения на личный план. Моя венчанность потеряла надо мной власть, и Марина — так ее звали, стала ездить ко мне в Подмосковье. К великой радости моей мамы.

В чем-то Марина походила на Люсю: интеллигентностью, умом и чуткостью, но по большей части составляла ей полную противоположность. У Люси была худая, немного мальчишеская фигура, взгляд, постоянно устремленный в себя, удивительная способность двигаться, в которой сочетались резкость и грация. Она излучала шарм, очарование, даже царственность, но вместе с тем язык не повернулся бы назвать ее женственной, милой, доброй и т.п. К ней нельзя было подобрать эпитеты. Люсина чрезмерная индивидуальность лишала меня ощущения душевного комфорта, рядом с ней я не отдыхал, а работал.

Марина, напротив, была достаточно предсказуемой и являла собой типаж истинной женщины: доброй, верной, чувствительной и мягкой. Когда мы смотрели друг на друга, я с удовлетворением отмечал, что ее взгляд устремлен только на меня. Она была чуть полновата, но в ее милых карих глазах прятались веселые огоньки. С ней я чувствовал себя уютно, ее голос, текущий, как спокойная полноводная река, дарил мне уверенность. С Мариной я никогда не скучал, нам всегда хватало тем, чтоб поболтать, а вот с Люсей я частенько оказывался один, даже если мы были вместе. Случалось, она замолкала, иногда я чувствовал — ее тяготит мое присутствие, и очень злился в те минуты, чувствуя себя брошенным, ненужным.

Марина быстро подружилась с моей мамой, с моей дочкой Юлей, которую я продолжал частенько забирать на выходные, и даже с моей бывшей женой. Марина завоевывала людей без всяких усилий, без заигрывания и назойливости, без малейшего желания нравиться, просто рядом с таким человеком нельзя было не ощущать исходящего от нее тепла, и вскоре привыкать к нему, нуждаться в этом простом конкретном тепле прирожденной хозяйки, как нуждаемся мы в чашке кофе, вовремя поданой таблетке или хорошей вечерней телепередаче.

Но ведь, что касается меня, то всем фильмам и сериалам я предпочитаю «Секретные материалы» и образ моего любимого героя — бесстрашный и сверхлюбознательный агент Малдер. Ничего выдающегося в этом, конечно, нет, многие смотрят «Секретные материалы», читают одноименные книги и обклеивают стены комнат постерами с изображениями двух легендарных агентов. В кругу семьи, в последнее время все чаще увеличивающейся на единицу, мной иногда овладевала странная горечь. Мне казалось, что в длительной борьбе с жизнью я позволил себе сдаться, хотя внешне все выглядело противоположно — будто я одержал победу в поединке с судьбой, хоть маленькую, но твердую, на сто процентов свою: у меня есть хорошая работа, позволяющая содержать две семьи (моя бывшая снова развелась, и теперь я тянул и ее с Юлькой), замечательная девушка, добрая мама.

Не было только сумасшедшей Люськи, которой могла прийти в голову идея (и ведь приходила!) заняться любовью на лавке (спасибо хоть что на такие подвиги ее тянуло лишь по ночам) или холодно оттолкнуть меня во время наибольшего возбуждения с моей стороны, потому что ей, видите ли, вспомнилось что-то грустное! Как-то в запальчивости я упрекнул ее, что она не любит меня. И она спокойно подтвердила это:

— Я ведь не признавалась тебе в любви, — говорила она. — Раньше я часто влюблялась и каждый раз была уверена, что вот она — единственная роковая любовь, которая никогда не кончится. Я и он — две половинки одного целого, мы никогда не сможем насытиться друг другом, не сможем исчерпать нашего чувства. Мне не могло прийти в голову, что мы способны будем когда-нибудь изменить друг другу. Единственное, что беспокоило меня: страх за жизнь любимого — а вдруг он умрет раньше меня, и я останусь жить без него! И тогда я принимала твердое решение — уйти сразу вслед за ним... Как бессмысленны казались эти переживания через пару лет! Каждый раз я совершала одни и те же ошибки, но однажды, после особенно бурной и скандальной страсти, словно перепрыгнула какую-то отметку. Хотя я и не говорила тебе раньше, но мое чувство к тебе можно назвать любовью. Это самая настоящая любовь, Женька! Но она направлена не только на тебя, но и на всех, всех! — помню, при этих словах она вдруг закружилась посреди улицы, раскинув в стороны руки. Прохожие стали удивленно на нее оглядываться, а я... я застыдился, одернул Люсю, и она послушно прекратила бурное изъявление чувств. Теперь мне нелепым и в сущности трусливым кажется мое тогдашнее смущение.